| |
Но болезнь Ницше и его житейская
неприспособленность делали его зависимым от Элизабет, питавшей к нему
тираническую любовь, не ведающую деликатного невмешательства. В этом
смысле Рэ находился в куда более преимущественном положении в их Троице,
поскольку ему достаточно легко и быстро удалось убедить свою семью,
что Лу -- его наилучший друг в том, что касается духа и образа жизни.
Поэтому он мог свободно предлагать Лу жить в его имении, гарантируя
ей опеку своей семьи и защиту от необходимости возвращения с матерью
в Санкт-Петербург. Ницше же приходилось действовать крайне осмотрительно,
с многочисленными оговорками и недомолвками. Вообще, из всех троих
Ницше был наиболее обременен условностями -- и внутренне, и внешне.
Он настолько опасался агрессии и ревнивых козней сестры, что, впервые
сообщая ей о Лу, прибавлял к ее возрасту четыре года, многократно
ссылался на рекомендации Мейзенбух и представляя ее как своего будущего
научного ассистента.
Могла ли Лу особо воодушевить такая осторожность, при том, что неделю
назад она читала решительные заверения Пауля: "Я хороший рулевой,
и Ты пройдешь между всеми трудностями легко и без обиды, нанесенной
кому бы то ни было... А следовательно, моя любимая-любимая Лу (Рэ
всегда так писал ее имя -- Л.Г.), будь уверена, что Ты -- единственный
человек в мире, которого я люблю, и не думай при этом, что это не
о многом говорит, поскольку, быть может, я переношу на тебя всю любовь,
которая есть во мне для других людей".
И снова Ницше: "Такие отшельники, как я, должны не спеша привыкать
к людям, которые им дороже всего: будьте же ко мне снисходительны
в этом смысле!".
Пауль называет Лу своей "любимой улиткой", а себя "ее маленьким домом".
Он подписывается "твой братец Рэ", и действительно, к тому времени
он уже занял в ее новой жизни место ее прежнего дома, наполненного
братьями.
Ницшеведы (например, Рудольф Бинион в своей книге "Фрау Лу -- своенравная
ученица Ницше") недоумевают, почему самым значимым человеком в своей
жизни Лу всегда называла Рэ. Именно его утрату она считала самой болезненной
в своей жизни, а 5 прожитых с ним лет -- самым полным воплощением своей
мечты. Забавный предрассудок: ставить качество человеческих отношений
в прямую зависимость от исторического масштаба личности... Тем не
менее разве не сам Ницше предупреждал ее: "В любом случае Рэ -- лучший
друг, чем я есть и смогу быть; прошу Вас обратить внимание на эту
разницу!"
Почему же при всем своем культе Дружбы они не сумели стать друг для
друга "совершенными друзьями"? Ведь работа у Троицы спорилась: они
действительно много читали, обсуждали, писали. Под руководством Ницше
Лу делает очерк о метафизике женского начала, пробует писать афоризмы.
Многие ее идеи он, не колеблясь, называет гениальными. Часто они проводят
с ней ночи напролет. "Я никогда не забуду тех часов, когда он открывал
мне свои мысли; он поверял мне их, как если бы это была тайна, в которой
невыразимо трудно сознаться, он говорил вполголоса с выражением глубокого
ужаса на лице. И в самом деле, жизнь для него была сплошным страданием:
убеждение в ужасной достоверности "Вечного возвращения" доставляло
ему неизъяснимые мучения". Потрясенная их ночными откровениями, она
написала и посвятила Ницше небольшой гимн. Тот пришел в восхищение
от такого подарка и решил отплатить тем же: он задумал положить стихи
Лу на музыку и сделать своего рода дифирамб. Восемь лет он намеренно
избегал всякого музыкального творчества: музыка взвинчивала его нервное
возбуждение до изнеможения. Этого не способен понять тот, кто, подобно
ему, "не страдал от судьбы музыки, как от открытой раны". И в этот
раз музыка взволновала его настолько, что вызвала физические страдания.
Ницше слег в постель и из своей комнаты писал m-lle Саломе записки:
"Я в постели. Ужасный припадок. Я презираю жизнь". И все-таки "Гимн
жизни", который он отдал на суд своим друзьям-музыкантам, имел большой
успех. Один дирижер оркестра берется исполнить произведение. Ницше
радостно делится этой новостью с Лу: "По этому пути мы можем придти
вместе к потомству, -- другие же пути оставить открытыми".
Предложив Ницше быть его другом, Лу, конечно, не предвидела этих страшных
эмоций дружбы, более сильных, чем припадки самой страстной и бурной
любви. Ницше требовал сочувствия каждой своей мысли. Ему нужна была
полная духовная преданность. Лу бунтовала: разве можно отдать кому-нибудь
ум и сердце? Ницше обвинял ее в гордыне. Об их ссорах он рассказывал
в письме все к тому же Петеру Гасту: "Лу остается со мной еще неделю.
Это самая умная женщина в мире. Каждые 5 дней между нами разыгрывается
маленькая трагедия. Все, что я вам о ней писал, это -- абсурд и, без
сомнения, не менее абсурдно и то, что я Вам пишу сейчас". Это написано
20 августа из Таутенбурга. 16 сентября из Лейпцига он пишет тому же
адресату: "2 октября снова приедет Лу: через 2 месяца мы поедем в
Париж и проживем там, быть может, несколько лет. Вот мои планы". Увы,
не пройдет и двух месяцев, как дружба Фридриха Ницше и Лу Саломе прекратится
навсегда.
Хотя оба друга -- Ницше и Рэ -- постановили делить между собой эту девушку
духовно, в их отношениях не было недостатка в истинно мужских претензиях
и соперничестве. Когда Лу проводила часы, дни и целые ночи в обществе
одного из них, у другого начинали появляться навязчивые фантазии,
которые в конце-концов окончательно расстроили их дружбу. Ницше мучило
тяжелое подозрение: Лу и Рэ -- в заговоре против него, и этот заговор
говорит против них -- они любят друг друга и обманывают его. Все вокруг
стало казаться ему вероломным и бесцветным: возникла жалкая борьба
вместо того духовного счастья, о котором он мечтал. Он чувствовал,
что теряет свою странную, очаровательную ученицу, своего лучшего,
самого умного друга, с которым его связывали 8 лет единомыслия...
При этом он забывал, что у Рэ имеется не меньше оснований для подозрений:
к примеру, затянувшаяся прогулка Лу и Ницше на вершину Монте Сакро.
Они объясняли свое чересчур долгое путешествие тем, что хотели увидеть
заход солнца в Санта Роса, откуда, как утверждают пытливые исследователи,
солнца вообще не видать. Позднее Ницше, подразумевая Монте Сакро,
благодарил Лу "за самый пленительный сон моей жизни". Эта фраза побудила
назойливых репортеров допытываться у Лу (в преклонном уже возрасте),
о чем они беседовали и целовались ли... Лу, со свойственной ей иронией,
отвечала, что мало что помнит по этому поводу.
Последний удар, положивший конец отношениям Ницше и Лу, нанесла Элизабет.
Без ведома Ницше она написала Саломе грубое письмо. Лу всерьез рассердилась.
Подробности ссоры малоизвестны. Сохранились черновики ницшевских писем
к Лу, с довольно-таки беспощадным приговором: "Если я бросаю тебя,
то исключительно из-за твоего ужасного характера. Не я создал мир,
не я создал Лу. Если бы я создавал тебя, то дал бы тебе больше здоровья,
и еще то, что гораздо важнее здоровья, -- может быть, немного любви
ко мне".
В его письмах презрительные вердикты соседствуют с неизжитым восхищением,
проклятия -- с раскаянием:
"Но, Лу, что это за письмо! Так пишут маленькие пансионерки. Что же
мне делать? Поймите меня; я хочу, чтобы вы возвысились в моих глазах,
я не хочу, чтобы вы упали для меня еще ниже... Я думаю, что никто
так хорошо и так дурно, как я, не думает о Вас. Не защищайтесь; я
уже защитил Вас перед самим собой и перед другими лучше, чем Вы сами
могли бы сделать это. Такие создания, как Вы, выносимы для окружающих
только тогда, когда у них есть возвышенная цель. Как в Вас мало уважения,
благодарности, жалости, вежливости, восхищения, деликатности... Я
не знаю, с помощью какого колдовства Вы, взамен того, что дал Вам
я, дали мне эгоизм кошки, которая хочет только одного -- жить...
Но Я еще не вполне разочаровался в Вас, несмотря ни на что, Я заметил
в Вас присутствие того священного эгоизма, который заставляет нас
служить самому высокому в нашей натуре... Прощайте, дорогая Лу, Я
больше не увижу Вас. Берегите свою душу от подобных поступков.
Ваш Ф.Н."
Ницше уехал. Этот его поспешный отъезд скорее напоминал бегство. "Сегодня
для меня начинается полное одиночество", -- обронил он одному из друзей.
Через 6 лет он сойдет с ума. За эти годы он напишет самые сильные
и спорные свои книги. Но в то время у "Заратустры" во всем мире найдется
только семь читателей. И кто мог предположить, что этой книге уготована
участь первого философского бестселлера?
Может быть, если в результате своих отношений люди не могут обрести
друг друга, они обретают новых самих себя? Способен ли один человек
сделать для другого нечто большее, чем подарить ему его самого?..
Очень многое в этой истории остается за кадром... И насколько глубок
шрам, который остался в душе Лу? Как отыскать ту грань, где через
ее скрытность и калейдоскопичность биографии проступает ее ранимость?
Говорили, что она похожа скорее на силу природы, чем на человека.
Однако Фрейд, с которым ее связывала двадцатипятилетняя дружба, утверждал,
что еще ни в ком не встречал столь высоких этических идеалов, как
у Лу. Вообще, именно психоанализ позволил ей окончательно найти себя
и почувствовать себя по-настоящему счастливой. Правда, Фрейду так
и не удалось заставить ее изменить название ее книги "Благодарность
Фрейду" на безличное "Благодарность психоанализу". Фрейд ругал ее
за непомерно изматывающую работу, говоря, что одиннадцать часов анализа
в день -- это слишком. Но психоаналитиком она была от Бога -- сохранилось
множество восторженных свидетельств ее пациентов.
|
|
|
|
|
