| |
О Люблине
Статус города, на который полагались наши надежды в ближайшие три недели, закреплен за Люблином достаточно давно -- в 1317 году. (Будь это не город -- наши ожидания, вероятно, были бы другими). Самостоятельные исследования его закоулков, аллей и улиц были довершены, в конце, организованной экскурсией, снабдившей нас достоверной информацией. В результате всех этих операций, пространство города приобрело в нашем представлении своеобразную устойчивость и завершенность.
Исторические места, пересыпанные точками вполне современной практичности и полезности, дают ощущение легкого эклектизма, который не кажется ни навязчивым, ни безвкусным. Город стал похож на нового знакомого, поступки и действия которого, со временем, становятся более понятными, суждения -- обоснованными, а существование -- исполненным внутреннего смысла.
Герб Люблина -- обязательный атрибут европейского города -- несет традиционную информацию о событиях в истории. Будучи сам подвержен изменениям, (в результате которых, на нем изображен белый козел с виноградной веткой), герб интересен, главным образом, как символ этого места, удержавший свою символичность, не взирая ни на какие содержательные преграды. На пути к легенде большинство событий теряет свою реалистичность, выхолащивается в части своего настоящего значения и замирает в виде красивого повествования со смыслом. Такое повествование о гербе Люблина, как и в большинстве подобных случаев, содержит откровенные противоречия и условности: коза, некогда спасшая жителей города в тяжелое время и завоевавшая право быть изображенной на гербе, была безосновательно заменена белым козлом. Виноград, который, по замыслу, должен был показать, чем занимаются люди этого края, тем не менее, никак нельзя назвать той культурой, на которой строится или строилась экономика здешних мест. Скорее, виноградная ветка отражает несостоявшиеся планы этим заняться.
Познавательный интерес к городскому пространству Люблина формировался под влиянием этой раздвоенности между реальными местами и их отражением в истории, то и дело переходящей в вымысел. Главная улица с традиционным названием "Краковское предместье" и множеством баров, кафе и магазинчиков, Замок, городской парк и т.д. -- были обследованы нами в первые же дни. Но поскольку запланированная стратегическая экскурсия по городу состоялась лишь в конце второй недели, все достопримечательности, хоть и предоставлялись нам в пользование, сохраняли свою самостоятельность и отстраненность, которая, возможно, была также следствием временности нашего пребывания.
Так или иначе, будучи небольшим городом на юго-востоке Польши, Люблин оказался вполне удачно вписанным в те функции, которыми он наделялся как место проведения Летней школы для желающих познакомиться с польской культурой и языком.
Язык и центр.
Знание языка или желание его изучить прямо пропорционально тем возможностям общения, которые он предоставляет. С этой точки зрения, пребывание в Люблине оказалось на редкость психологически продуктивным. И не только потому, что вокруг располагались натуральные польские ландшафты. Одно дело -- вступать в разговоры с поляками, которые бродят по улицам, торгуют в магазинах, варят кофе в "кавярнях" или преподают в университете. Совсем другое -- обсудить только что увиденный фильм (польский) с француженкой, перекинуться приветствием (польским) с испанцем.
Разноязыкое общество, собравшееся под крышей одного общежития на улице Зана (словаки, болгары, румыны, французы, испанцы, белорусы и т.д.) искало пути для взаимопонимания не на каком-нибудь общепризнанном языке межнационального общения -- на английском или французском -- а на польском. Ненавязчивая потребность в польских глаголах и существительных, а также наречиях и междометиях, на месте зыбкой глади непонимания создавала твердую почву под ногами коммуникации -- и эта почва имела особенности явно польского национального характера.
Стало ясно, насколько условно понятие центра мировой культуры в современной цивилизации, и как мало, в действительности, оно связано с реальными топологическими координатами на географической карте земного шара. На самом деле, любое место, в котором собираются люди из разных стран -- и при этом находят общий язык -- отвечает требованиям такого центра -- он может находиться хоть на острове Пасхи. Может быть, странно, что за этой истиной приходится куда-то ехать -- в принципе, это становится понятным еще в школе, когда, глядя на глобус, узнаешь о круглой форме земного шара -- все точки на его поверхности равноудалены от центра и потому одинаково вторичны, если претендуют на его статус и место. Такая геополитическая трактовка реальности подводит обоснование к выводам о пригодности для общения практически любого места на Земле (разве что при условии терпимого климата).
С одной стороны, отвлеченность от места и окружающего ландшафта, а с другой -- изначальная укорененность в нем того языка, благодаря которому что-то происходит -- создает эффект свободы от языка (все вольны говорить на каких угодно языках и диалектах) и одновременно явную и естественную в нем потребность, которая вытекает из постоянного обращения к неотступно соседствующей польской действительности. То ли лето расшатывает многие формы традиционных предпочтений, то ли польский язык и вправду не меньше английского подходит для всех -- только общение в масштабах собранного в Люблине сообщества протекала успешно.
Материя мысли.
Изучение языка требует определенных пожертвований. Неизбежно приходится отказываться от тех смыслов, значений и понятий, на которых строится восприятие, но которым, к сожалению, нет языковых соответствий в уже освоенном пространстве чужого языка. В результате возникает сбой в работе механизма осмысления, видения, говорения, и просто определения окружающей реальности.
(Не потому ли туристы так тщательно фотографируют, снимают на видеопленку, т.е. визуально фиксируют то, с чем встречаются на чужой новой территории, поскольку все остальные, не визуальные, а риторические, языковые формы отражения действительности либо резко сужаются, либо становятся недоступными).
Кризис восприятия действительности (и именно тогда, когда оно наиболее необходимо -- т.к. человек отправляется в путешествие за новыми впечатлениями) выражается в том, что сознание пребывает в постоянном движении, метании в пространстве между: сложившимся типом восприятия реальности внешнего мира (полагающегося на свой язык) и выражением его результатов, которые в привычном виде (т.е. на своем языке) средой не принимаются. Новый язык -- как протез, к которому надо привыкать какое-то время, претерпевая дискомфорт и неудобства.
Само мышление в этот момент приобретает необыкновенную материальность и телесность, со своими границами, своей поверхностью, своим внутренним ("родным" языком) и внешним (языком новым). Можно почувствовать, как язык становится тесным, как неподобранная по размеру обувь, мешает не только говорить, но и думать, и даже видеть. Какое-то время мысль существует мелкими перебежками на новые территории. Возникает ситуация неопределенности мысли, которая покинула свои языковые владения, но не смогла пока закрепиться на чужих.
Эмиграция мысли оказывается делом не только не простым, но и хрупким. Иллюзия состоявшегося перехода разбивается о малейшие препятствия в образе то нового слова, незнакомого понятия, то откровенного непонимания того, что уже удалось сформулировать. Как лед в бокале с вином -- какое-то время сохраняет свою кристаллическую автономность и не спешит без остатка раствориться -- мышление, окунаясь в новый язык, не спешит потерять свою самостоятельность, держит старую форму в новой среде.В обоих случаях, помогает время -- стоит запастись терпением, обживая мыслью новые лингвистические территории.
|
|
|
|
|
