| |
Попытаемся прояснить этот вопрос, анализируя взаимосвязь МАСКИ, ДЕЙСТВИЯ и РЕЧИ Бердяева в их отношении к самому ЖЕСТУ. Сигаретный дым есть продукт сознательного усилия в акте действования или поступка (курения). Семантика дыма как маски раскрывается в качестве «терапевтической практики» и «технологии симуляции» одновременно. Непосредственно терапевтическое воздействие проявляется в расслаблении мимических мышц, что и позволяет устранить опасную непредсказуемость жеста, сгоняя его с лица как маску «дурачества», кривляния и несерьезности вообще, которая была совершенно неприемлема для Бердяева. Симуляция же проявляется как дополнительный эффект курения, создающий хотя бы видимость устранения жеста, коль скоро сам жест окончательно устранить не удается. В облаке дыма Бердяев мог бы считать себя невидимым – он ускользает как каракатица, посредством курения отвлекая внимание собеседника, переключая его с судороги лица на непроницаемость маски. Тем самым пространство межличностной коммуникации превращается в своеобразную «дистанцию власти», поскольку оно выстраивается и регулируется техникой манипуляции со стороны Бердяева, подчиняющего себе взгляд Другого и навязывающего ему свои условия диалога. Именно это и позволяет Бердяеву расслабиться, ощутить себя полноценным собеседником и начать свободно говорить (и мыслить?), продуцируя философские интенции. В итоге условием его свободы становится власть над Другим как единственная возможность забыть не только о собственном теле и дефектах своей речи, но и об этикете, который утверждает равноправие субъектов диалога и их возможность самореализации.
Этикет есть механизм регуляции взаимоотношений и их регламентации; он нагружает жест мерой ответственности и стремиться превратить его в поступок, то есть подвергнуть любую непредсказуемость НОРМАлизации посредством НОМИНАлизации, чтобы переименовать жест с языка тела на метаязык речи. Следуя такой традиционной модели, Бердяев при попытке вступить в диалог сразу оказывается в «точке бифуркации», которая обычно именуется «моральным выбором» и характеризуется повышенной психической напряженностью (ЭТИКА как АНТИТЕТИКА). Здесь перед моралистом Бердяевым возникает необходимость радикального преодоления самой этики, ее устранения в лице Другого ради максимальной репрезентативности собственного «Я» и своих творческих возможностей. Но тогда он автоматически теряет статус «моралиста», то есть собственное ЛИЦО в философии, без которого себя не мыслит. Кто же победит в Бердяеве – «моралист» или «персоналист», что для него важнее – «Я» или «Другой»?
Специфика данной ситуации заключается в том, что поиск новых вариаций стимулируется желанием не обладания, а сохранения. Поэтому единственный выход для Бердяева – перенос акцента с субъекта или объекта на сами средства коммуникации. Возможность их трансформации и дальнейшего использования в качестве инструментов («орудий») власти в зависимости от ситуации открывается в поиске оптимального способа артикуляции на основе взаимовыгодного соглашения. Для достижения необходимой свободы высказывания при согласовании с суверенностью позиций Другого, сохранении его прав на риторическую и практическую неприкосновенность, Бердяеву приходится прибегать к спасительному для него средству – сигаретному дыму, открывающему в сложившихся обстоятельствах свою амбивалентную природу. Нарушая визуальную однозначность, он одновременно устраняет собеседника (взгляд с позиции Бердяева) и самого Бердяева (взгляд с позиции Другого). Завуалированность позиций снимает их противостояние, оппозицию «своего» и «чужого», потенциальную возможность конфликта как коммуникативной катастрофы.
Устранение Другого при этом лишь симулируется, курение инсценирует его отсутствие и освобождает Бердяева от прямого взгляда собеседника, выводя за грань телесной определенности (закрепощенности). Это создает «запас прочности» в виде визуально непроницаемой дистанции и нейтрализует возможность абсолютизации насилия в пространстве интерсубъективности (при условии, что курят оба участника диалога). Эта дистанция, тем не менее, сохраняет в себе властные интенции и функционирует как «проводник принуждения» – приглашения к разговору, от которого отказаться нельзя. Тем самым использование сигарет заменяет в исполнении Бердяева методы физического насилия, снимая необходимость непосредственного устранения тела Другого (курение как антикриминальная профилактика). При этом уничтожается достоверность присутствия, но не само присутствие, поскольку устраняются не тела, но лишь пространство между ними, «съедаемое» дымом.
Специфика дыма как маски означает также и готовность того, кто примеряет ее, отказаться от себя ради Другого и самому стать Другим. Маска открывает свою обратную перспективу, сопоставимую с «утаиванием» обнаженности (которую, тем не менее, утаить нельзя, но можно продемонстрировать). Визуальное устранение тела раскрепощает речь, снимая с нее груз «памяти» о дефектах органов, и при этом неудобства и запреты срываются так, как если бы речь шла о сбрасывании одежд. «Стриптиз» принимает исключительно вербальный характер: двое ведут беседу, скрытые клубами дыма, а их тела, полностью вытесненные в речь, ищут пути к сближению, очерчивая контуры некоего «виртуального тела» – тела симуляции, делая тем самым риторику максимально эротичной. Выбор такой коммуникативной стратегии осуществляется не столько на языке понятий, сколько на языке образов, чувственно-аффективных движений «тела», контуры которого очерчивают объем пространства, заполненного сигаретным дымом. Кинетика жеста ИНИЦИИРУЕТ и ИНСЦЕНИРУЕТ процесс вербализации мысли, а затем и всю дальнейшую процедуру оформления речи, выстраивая ее по правилам риторической практики философствования. Основную, фундаментальную интенцию провоцирует сам жест ЯЗЫКОМ, воспринимаемый как жест ЯЗЫКА: демонстрация патологии (как это описывал Б. Зайцев) становится риторическим «эксгибиционизмом», а речевой орган в своей «сакрально-утаенной» сущности отождествляется со знаковой системой как средством коммуникации.
Однако жест, в отличие от действия или поступка, лишен метафизической претенциозности, нейтрален аксиологически, случаен и непредсказуем. При этом самоценность жеста оправдывается его энергетикой и не требует дополнительных усилий, необходимых для совершения действий (поступков) в ориентации на Других в ожидании их ответной реакции. Жест обеспечен непосредственностью собственного движения, динамикой своей траектории, очерчивающей горизонты возможной реализации телесности. В итоге кинетика жеста фиксирует наличие тел или органов тела, занимающих различные позиции возможного отношения к жесту и готовых оценивать его уже в качестве поступка в полисемических координатах смыслоозначения. Для этих тел самодостаточность жеста не имеет никакого значения, поскольку он просто абсурден и нарушает режим функционирования органов речи с точки зрения нормы (правил общения). Так КИНЕТИКА становится КЛИНИКОЙ, в рамках которой поступок и поведение (как совокупность поступков) порождаются телом в инерции двигательной активности жеста из стремления «выпрямить» линию его траектории, одним экстремальным усилием вернуть всю возможную комбинаторику «ломаных» и «кривых» в упорядоченное однообразие нормы.
|
|
|
|
|
